“Об этих работах трудно говорить. Не потому, что о них нечего сказать. А потому, что процесс их создания стал своеобразным невербальным способом про(пере)жить прошедший год.

Несмотря на то, что в большинстве работ мы видим обычные предметы - банки, бутылки, стулья, столы, окна с цветочными горшками, тумбочки, все они нарисованы «из головы». Связь с внешним миром в условиях пандемии, когда наши тела оказались запертыми в границах наших жилищ, осталась чисто виртуальной. Физический мир превратился в потоки информации, проникая в наши головы в виде сообщений, новостей и разнообразного интернет-контента.

Поэтому с одной стороны рисование стало одним из тех занятий, которые позволяли по-прежнему чувствовать себя человеком. То есть это своего рода внешняя реакция на происходящее. Кто-то стал готовить во время пандемии, кто-то шить или что-то мастерить. А я заперся в гараже дачного домика, в который мы переехали на лето, и рисовал. Кажется, что, когда мир снова стал маленьким, человек вновь почувствовал потребность в средневековых ремесленных практиках. В них соединяются телесное и интеллектуальное, неизменность и течение времени, вдохновение и неотчужденный (и неотчуждаемый) труд. И я в своих рисунках на какое-то время стал гончаром, стеклодувом, столяром. В общем, ремесленником, который сидит у окошка (Windows), что-то мастерит, а потом везет свои горшки на ярмарку (в fb) и продает.

С другой стороны, эти работы - плод моего аффектированного сознания, переполненного страхами, тревогой, неуверенностью в себе и в завтрашнем дне. Точнее, они и есть это самое сознание. Но аффект, как мне кажется, не был результатом пандемии. Скорее пандемия проявила ощущение чрезвычайного положения, в котором мы давно уже живем. Разве изоляция, удаленность, социальная дистанция не были нам знакомы до появления вируса? Но лишь оказавшись наедине с самими собой, мы смогли по-настоящему осознать уязвимость нашего положения. Ведь, как известно, сила взрыва увеличивается в замкнутом пространстве.
А потому в моих рисунках все предметы антропоморфны. Они обретают болезненные цвета страдающей плоти, с синяками и кровоподтеками. Их колористическая интенсивность и тревожность меняются в зависимости от новостей. Свинцово серые интерьеры покинуты людьми. А за окнами сумрак или решетки. Это не очень весело. Но, по-моему, розовая страдающая тумбочка — гораздо в большей степени субъект, нежели ничего не понимающий, не чувствующий и не осознающий человек.”

- Хаим Сокол